О какой удаче говорила эта безумная нищенка, отдавая Хэлу наконечник стрелы? Должно быть, она, в самом деле, безумна, а он и подавно спятил, раз слушает ее. Гвардейцы, конвоировавшие его в столицу, не вмешались в их разговор, как видно струхнув связываться с сумасшедшей. Но стоило только ей уйти, как их былая бравада вернулась. Да не одна, а приведя с собой за руки злость. Конечно, кто тут пленник и как он смеет вести себя так, словно, был на охоте и теперь возвращается домой с трофеем.
-  Хорош тут выстаивать, ваша светлость! – рыкнул тот, которого нищенка обвинила в том, что он залит чужой кровью. – Двигай давай, сучей выродок!
До этого момента они старались держать себя с Хэлом если не почтительно, то хотя бы не агрессивно. Теперь же все изменилось. Воистину, нет худшего господина, чем получивший власть вчерашний раб.
До дворца оставалось все каких-то несколько десятков шагов, которые они проделали в полнейшей тишине. Люди оборачивались им вслед. Кто-то тихо перешептывался, но стоило только гвардейцам зыркнуть в их сторону, как шепотки тут же затихали. Хэла в столице любили, он был своим и в шумных кабаках и в лавках торговцев, умея находить общий язык с простолюдинами так же легко, как некогда это удавалось его отцу. И теперь многие сожалели об его участи, а кто-то и сочувствовал, но помочь они ничем не могли.
Знакомые ворота, лестница, что вела к массивным дверям замка. Эти самые двери отворяются бесшумно, впуская Хэла в некогда почти ставшими родные стены. Под конвоем он успевает миновать всего одну залу, прекрасно зная, что она ведет в темницу. Что ж, значит, дядюшка не пожелал его увидеть перед тем, как запихнуть в каменный мешок.
И вдруг тишину зала обрывает быстрый звук шагов. Хайнрих узнает их задолго до того, как видит Кэри. Всклокоченная, растрепанная. Такой она бывала, после страстных ночей, что они проводили вместе. Всего одно мгновение ему кажется, что вот сейчас она бросится к нему на шею, расплачется и примется шептать, какой же он дурак, что так с ней поступил, но она его любит и сделает все, чтобы отец помиловал его. Он бы даже объятия для нее раскрыл, если бы руки не были скованны кандалами. Глупо, как же глупо. Ничего этого не будет. Не может быть. Принцесса Кэредвен уродилась лицом и характером в родню своей матери.
Звонкая пощечина, обжигающая щеку словно укус ядовитой змеи, как точка, как приговор тому чувству, над которым Хайнрих надругался против воли, и за которое отдал бы жизнь.

Дни складывались в недели, в течение которых ничего не происходило. Его заперли в этой камере, сразу же по приезду. Через несколько часов к двери кто-то подошел, но в тусклом свете свечей, Хэл не смог различить лица, а внутрь визитер так и не зашел. Кажется, весь смысл визита был лишь в том, чтобы убедиться, что он действительно он и надежно заперт. И все. С тех пор никто не приближался к дверям его камеры, кроме стражника, что приносил ему еду (весьма громкое слово для той бурды, которой его кормили). Всегда одного и того же. Хайнрих научился узнать его по шагам и свистящему дыханию, словно тот бы простужен. Несколько раз мятежный племянник короля пытался заговорить с ним, узнать хоть что-то из того, что теперь происходило на воле, но у стража, по всей видимости, на сей счет были весьма четкие инструкции. Он, молча, ставил миску с едой рядом с дверью, и даже не взглянув на узника, уходил. Его невероятное хладнокровие навело Хэла на мысль о глухоте.
Дни единственного из оставшегося в живых сына герцога Шённах слились в одно бесконечное пребывание в темноте. Единственное, что позволяло ему отсчитывать дни, была смена караульных, происходившая, если он правильно помнил, каждые двенадцать часов. В темнице и знойным летом было не жарко, а теперь, с приближением зимы, холод пробирал до костей. Было сыро, где-то все время капала вода, раздражая слух. Солома в тюфяке, что призван был служить ему постелью, давно сгнила и пахла мочой. Запах впрочем не сильно выделялся на фоне общей вони десятков давно немытых тел и их миазмов.
Когда он обменял свою свободу и жизнь, на благополучие матери и сестры, на гарантию их безопасности, Хэл знал, вернее, думал, что знал, что ждет его по прибытию в столицу. Казнь мятежника и сына изменника короны было вполне логичным ходом для короля. Ведь с его отцом дядюшка недолго церемонился, поверив в то, что друг и зять мог его предать. Но Хайнрих никак не ожидал, что Эддард запрет его в каменный мешок и будет ждать, пока мятежный племянник сгниет заживо. Впрочем, у него было достаточно времени и совершенно нечем заняться, чтобы как следует обдумать возможные действия Эддарда на свой счет.
Чтобы избежать дальнейших проблем в виде самозванцев и слухов, королю необходимо казнить Хэла на глазах у народа. Так сказать, в назидание остальным. Это не избавит его от возможных неприятностей на периферии, но поможет удержать столицу и ближайшие к ней области от мятежа, если сторонники герцога Шённах и его матери рискнут вновь поднять голову. Но для немедленной публичной казни нужен повод. А подобного Хайнрих не давал. Он добровольно сдался и позволил доставить себя в столицу. Он поднимал мятежа, но единожды спешка уже вышла Эддарду боком, а значит теперь он будет действовать осмотрительней. И потом, король, как бы он не был теперь зол, все же по натуре своей был мягок. Одно дело казнить друга, пусть и близкого, и совсем другое проливать родную кровь. Разумеется, можно было и не проявлять подобной щепетильности, придушив его прямо в камере. Но в этом случае Хайнрих Хеллстрем, герцог Шённах мог стать мучеником в глазах народа, а он, Эддард, прослыть тираном. Народ, как известно, питает некоторую слабость к несчастным жертвам сильных мира сего. Допустить подобное король, если конечно, планировал удержать власть, не мог. Вот Хэл и застрял в темнице, пока там, наверху, не знали, что с ним делать.
Не сказать, что Хайнрих был рад отсрочке. Он и в более комфортных условиях не всегда умел усидеть на месте, а тут приходилось разве что мерить шагами камеру (всего четыре шага вдоль и семь поперек) или лежать, по возможности не обращая внимания на вонь, шедшую от соломы.
Именно вторым он и занимался, когда услышал шаги в коридоре, замершие у его камеры. Звон ключей. Щелчок замка. Тихий скрип дверных петель. И в нос Хайнриха ударил тонкий аромат полевых цветов. Стражник, вставив факел в «гнездо» на стене у двери, выходит и запирает их, раньше, чем Хэл успевает хоть что-то предпринять. Он так и стоит, обескураженный и растерянный, не в силах поверить в то, что происходит.
- Кэридвен? – только и может произнести он, боясь пошевелиться и спугнуть неожиданное наваждение.
Это сон? Да, разумеется, сон. Он уснул с мыслью о ней, и Боги даровали ему возможность увидеть видение. Она не может быть здесь. Она не желает его видеть, что ясно дала понять в тот самый день, когда его привезли в столицу под конвоем королевской стражи. Та пощечина, которой она наградила его, до сих пор, мнится, горела у него на щеке. Но куда больнее было видеть ненависть и боль в ее таких родных для него глазах.  Нет. Нет-нет. Конечно же, это всего лишь сон, от которого останется лишь щемящее тоска, когда он проснется. А хочет ли он просыпаться? Вовсе нет. Но даже во сне Ей не место здесь, среди человеческого отребья! Он всегда старался защитить ее по мере сил. И не хотел причинять боли, даже когда стало ясно, что повернуть назад безжалостные к ним колеса мятежа уже не получится. Ни мать, ни братья не стали его слушать. Они все жаждали мести. А он? Он тоже хотел воздать Эддарду за безвинно казненного отца, которого детские глаза боготворили, а воспоминания взрослого сына хранили в сердце. Но он полюбил и не хотел, что Кэри прошла, как и он через потерю отца. Оказавшись здесь, Хэл ловил себя на мысли, что чаще думает о ней, чем о матери и сестре, о погибшем отце и братьях. О своей участи он старался не думать вовсе.
Он думал о ней и вот она стоит перед ним.

Подпись автора

Я такой судьбы не ведал,
Я разбит, но мой карт-бланш:
Пораженья – путь к победам,
И я требую реванш!

ava the prince john

Думал ли он еще несколько недель назад, что их свидание с возлюбленной кузиной состоится в застенках темницы королевского замка? Разумеется, нет. Хайнрих рассчитывал на то, что они войдут в ворота столицы с победой. В противном же случае Боги окажутся столь милостивы, что даруют ему смерть на поле боя. Но у них на сей счет, как видно, было свое видение. Когда битва закончилась, когда все его родные оставались лежать в кровавом месиве из сотен тел, на нем, словно в насмешку, не было ран, если не считать разбитой губы, но кто подобное вообще считает?! Он остался невредим. С рождения мать повторяла ему, что он благословлен Богами. Хэл отшучивался, но сейчас готов был назвать божественное благословление проклятьем, раз уж ему сохранили жизнь, позволив увидеть, как гибнут его родные и друзья, как земли его отца окажутся в чужие руки, а женщина, которую он любит больше жизни, будет смотрит на него в презрением и враждебностью.
Враждебность и презрение звучали и в словах, что произнесла принцесса, едва только дверь за ней с лязгом закрылась. Ее проинструктировали, дабы обезопасить, чтобы она не пересекала очерченную на полу линию, за которую не мог ступить мятежник. Его цепи, которыми он был прикован к стене, точно дикий зверь, не позволяли приблизиться. Но Боги! Разве он способен на то, чтобы причинить кузине вред?! Кому угодно, только не ей. И для этого ему не нужна черта на полу и цепи на ногах. Достаточно любящего ее сердца. Вот только кто поверит в эту его любовь теперь, когда между ними стеной вырос мятеж, рекой разлилась кровь сотен погибших.
Боги миловали его и не только сохраненной жизнью и отсутствием ран, но и незнанием. Мать и старшие братья, узнав о чувствах Хайнриха к дочери их врага, заверили его, что вреда ей не причинят, что их цель справедлива и возмездие коснется лишь Эддарда. Они справедливо посчитали опасным сообщать ему жестокую правду: ради их спокойствия и безопасности династии, родоначальником которой должен был стать Хэл, всю семью свергнутого монарха ожидала лишь смерть. И исключений быть не могло, потому что недобитые волчата вырастают в волков и способны отомстить. И уж конечно, никто из них не стал бы рисковать, позволив новоиспеченному королю жениться на той, которая из мести может во сне перерезать ему горло. Узнай об этих планах Хеллстрем, пришел бы в ужас, но он ничего не знал. Вот только дураком Хайнрих не был. Отведенные в сторону глаза, прерванные с его появлением разговоры. Он замечал все, но изменить уже ничего не мог, понимая, что его предали. Но не здесь, в столице, а в доме, что как-то резко перестал быть ему родным. Хэл хотел лишь возмездия, его мать и братья хотели многим больше. Когда смерть Торбранда Хеллстрема для них стала лишь поводом, а не причиной? Ответа у него не было. Были лишь последствия.
И одно из них стояло теперь перед ним, обвиняя в том, в чем он никогда повинен не был.
- Моя игрушка? – переспрашивает Хэл, словно бы пропуская мимо ушей известие о том, что его казнь, похоже, дело не только решенное, но и недалекое. Для узника это не новость. Он знал, что выйти отсюда сможет лишь на эшафот. Если, конечно, дядя не решит придушить его прямо в этой камере по-тихому.
Но обвинения Кэридвен звучали для него куда больнее, чем удар меча. Они не давали ему сделать вдох надежнее, чем удавка на шее.
- Никогда, - хрипло, словно его, в самом деле, душат, пробормотал Хайнрих, делая шаг в сторону принцессы, от чего цепь на ноге предупреждающе звякнула. Звенья ее были толщиной с палец взрослого мужчины, а замок без подручных средств не открыть, так что освободиться возможности у узника не было. Он и не пытался, хотя и помнил о старом наконечнике стрелы, отданном ему нищенкой и, по какой-то невероятной случайности, не отобранном охраной. – Кэри, я клянусь, что никогда… - он резко отступает назад под новый аккомпанемент цепей. Этот проклятый звук еще долго потом будет преследовать Хеллстрема. – Боги… Они сказали тебе, что я?.. Да, это вполне логично. Но я клянусь тебе, моя принцесса, в своих чувствах к тебе я был честен с тобой. Впрочем, чего стоит клятва мятежника, верно?
Пока Кэридвен отвечает, Хэл не смеет поднять на нее глаз. Ей нашептали, ее убедили в том, что он использовал ее, играл с ней и все ради того, чтобы подобраться ближе к Эддарду. Пусть в этом и нет особого смысла. Дядя и без того хорошо относился к нему, должно быть где-то в глубине души все-таки ощущая вину за то, что лишил Хэла отца. Ему незачем было «залезать под юбку к дочери, чтобы через нее снискать расположения отца». И раз она не знает, что он никогда не пошел бы на подобный обман? Не знает насколько дорога ему? Нет, не знает. Кэридвен теперь ничего о нем не знает. Да и какое это теперь имеет значение?  Он уже примирился со своею судьбой. У него впереди дни, а может годы взаперти, пока Эддард не посчитает, что и сама память о нем стерлась в головах у народа. Тогда его можно будет прикончить. Впрочем, это вполне может случиться и раньше, если желание извести Хеллстремов под корень пересилит желание спокойно спать по ночам, не ожидая слухов о его побеге и возникновения самозванцев.

Подпись автора

Я такой судьбы не ведал,
Я разбит, но мой карт-бланш:
Пораженья – путь к победам,
И я требую реванш!

ava the prince john

Звякнули цепи, когда Хэл опустился на соломенный тюфяк, служивший ему постелью вот уже несколько дней. Слова Кэридвен, каждое из них, болью отдавались в сердце мятежника. Но куда больнее было понимать, что и родная мать и братья лгали ему все это время. Они обещали, что в огне восстания сгорит лишь Эддард, ответив за смерть отца, мужа и герцога. Друга, которого он предал и казнил. Они обещали, что убийств и казней не будет, и он им верил, прятался за этой ложью, пока не влюбился в одну из их жертв, и стало поздно что-то менять. Обвинения тяжким грузом легли Хайнриху на плечи, как некогда легли на плечи его отца. Но в отличие от сына, Торбранд был виновен лишь в том, что верил другу, родичу и королю, верил в его справедливость.
- Мне обещали, что вас не тронут, - произносит он так тихо, что вряд ли разгневанная принцесса за своей тирадой смогла расслышать хоть слово. Да это было и не важно. Она все равно не поверит ни единому его слову, а сывороткой правды его еще не допрашивали и, говоря откровенно, вряд ли станут. Довольно покажется и того, что наговорила им матушка…
Матушка… Она предала его. Ослепленная жаждой мести брату, она предала единственного сына, сделав из него знамя и меч своей ненависти. Она прикрылась им как щитом, внушая мысли о благородстве их общих помыслов. Но были ли они так уж благородны? Хайнрих в это верил, и какая-то часть его сознания отчаянно продолжала цепляться за эту веру, подобно тому, как утопающий цепляется за соломинку.
- Казнь, - это слово тяжелым камнем падает к ногам Хэла. Он уже знает. С того самого мига, когда за ним пришли, дабы арестовать и доставить в столицу, он знает, что ему не покинуть этих стен иначе, как через плаху палача. И у него было достаточно времени, чтобы если уж не смириться, то примириться с этой участью. – Поверь, принцесса, казнь - это не самое страшное, что может случиться с человеком. Куда страшнее обмануться в тех, кого считал родными и близкими. Поверить в справедливость, и принять смерть по приказу того, кто для тебя был ее воплощением.
По мере того, как Хеллстрем говорил, его голос креп, возвращая себе прежнюю красоту и уверенность. За все это время Эддард не пожелал даже взглянуть на племянника, которого должен был приговорить к смерти. Хэл не мог не задаваться вопросом, было ли так же и с его отцом. Выслушал ли Нэд Торбранда прежде, чем отправить его на казнь, или предпочел также держаться на расстоянии? Если да, то они во многом были правы. Если да, то Эддард Нигаард не достоин называться королем, а только трусом. А раз так… Раз у дяди недостает мужества и чести выслушать племянника, тогда пусть его дочь сделает это за него. Пусть хотя бы она узнает и попробует понять.
- Полагаешь, Кэридвен, что забыть это так просто? - поднявшись, при этом вновь звеня цепями, Хайнрих впервые с тех пор, как принцесса ступила в пределы его камеры и начала говорить, поднял на нее взгляд. Он смотрел прямо, потому что иначе она ему бы не поверила, а она должна была поверить. Он смотрел прямо, потому что говорил ей правду. – Впрочем, в твоих силах попытаться. У Нигаардов, как известно, короткая память. У твоего отца, нашего славного короля, получилось забыть друга и соратника. Забыть того, кого он сам называл братом. Того, кого он приказал казнить, поверив в его предательство… Смотри-ка, у вас так много общего с Нэдом, а говорят, что ты пошла в родню королевы.
Хэл делает всего несколько шагов, все, что позволяет ему цепь на ноге, но и этого хватает, дабы стать ближе к Кэри.
- Ты ошибаешься, полагая, что пророс всего один гнилой корень, принцесса, - говорит он, глядя возлюбленной прямо в глаза и машинально протянув руку, желая коснуться. Не дать уйти. – Это дерево давно сгнило, дорогая. Но я клянусь, что скорее умру, чем причиню тебе вред, - произносит Хайнрих уже мягче. - Выслушай меня, это все о чем я прошу. Моя участь мне известна, но дай мне шанс объяснить, прежде чем судить. Разве не за этим ты пришла, Кэри?
Он не хотел ее пугать. И не хотел причинять боли. Он умер бы за нее не задумываясь. И теперь, глядя в ее глаза, видя в них так много эмоций и слезы, что притаились до поры, пока она не останется одна, Хайнрих понимал, что должен был остановить мать и братьев. Должен был пойти против них. И он сделал бы это, если бы не память об отце.

Отредактировано Heinrich Hellstrom (2023-12-23 10:52:14)

Подпись автора

Я такой судьбы не ведал,
Я разбит, но мой карт-бланш:
Пораженья – путь к победам,
И я требую реванш!

ava the prince john