Гвеневра ле Монфор, 35

emma d'arcy

► предрасположенность к магии: мастер стихийной магии; ► должность/род деятельности: мать и тайная советница герцога Анттилии Галахада ле Санфора

► территория: герцогство Анттилия в Адрариа; ► дата и место рождения: 1 июля 955 года, Сен-Клу.

× × ×

Артефакты и особенные животные

нет

родственные связи

отец - Бертрам ле Монфор [921-988], покойный герцог Эстталии, умер в результате продолжительной болезни
мать - Алиенора Лагранж [930-955], единственная фаворитка Бертрама, умерла при родах
старшая сестра - Аврора ле Монфор [938-988]
супруг - Гвледиг ле Санфор [950-988], покойный герцог Анттилии, погиб при покушении на короля Тристана
сын - Галахад ле Санфор [976] - герцог Анттилии

хронологическая справка [из заявки]

✤ Родилась в семье герцога Эстталии и была единственным ребенком от фаворитки. Имела единокровную сестру, которая родилась в законном брак и старше аж на 17 лет минимум.
✤ Получила отличное образование и слишком уж серьезно отнеслась к реваншистским идеям, заложенным в старых мифах родины [в Эстталию и Анттилию она бесконечна влюблена и это основополагающая черта её характера], что вкупе с, пожалуй, исключительным пониманием сути вещей превратило одаренную девочку в расчетливую и хладнокровную интриганку с благородными целями [даже мечтами], для достижения которых она не боялась марать руки.
✤ Была представлена ко двору короля в 16 лет. Правила придворного мирка уяснила моментально и всерьез начала увлекаться политикой.
✤ Неизвестно подкладывала ли она с сестрой дров в семейные драмы Лакруа, но за время пребывания при дворе сложила о венценосном семействе достаточное впечатление, чтобы предвосхитить большую часть событий.
✤ Отвергла всех женихов и практически единолично устроила свой брак с наследником Анттилии. В своей интриге использовала влияние старшей сестры на отца и играла роль бесконечно влюбленной дурочки. Расчет брака имел далеко идущие планы по объединению герцогств-близнецов. Муж был образцовым рыцарем, а следовательно совершенно не интересовался политикой; свекор ему под стать доброжелательный дурак, окруживший себя либо льстецами, либо зачастую бесталанными друзьями юности. После змеиного клубка столицы, Анттильский двор для будущей герцогини был подобен песочнице с детьми. Не гнушаясь использовать своё положение, она, будучи де факто тайной советницей, стала де юре первым лицом двух герцогств [она имела колоссальное влияние не только на мужа, но и на свою сестру — и первый, и вторая переняли бразды правления над Эстталией и Анттилией почти одновременно, когда Гвеневра находилась в расцвете молодости].
✤ Её вклад, как и вклад верных ей людей, во внутреннюю и внешнюю политику неоценим. Вместе с сестрой она не раз была в составе дипломатических миссий, во время которых не просто украшала свиты послов, но занималась шпионажем и кулуарными интригами. Благодаря всему этому получила прозвище Эсттальская Грация.
✤ Незадолго до начала суда над Сибиллой, она начала готовить заговор против короля и его сторонников. Покушения, военные планы, пропаганда, попытки прощупать почву в Асхоре, что по разумению Гвеневеры должен был стать ключом к победе в случае полномасштабной, гражданской войны.
✤ Мятеж затух столь стремительно не только потому что король не постеснялся использовать дракона, но и в том числе потому что Теовальд вмешался и фактически лишил восстание одной из главных движущих сил. Практически в самом начале гражданской войны он ворвался во дворец Эстталии, раскрыв заговор. Сдаться без боя старшая сестра и её сторонники отказались, большая часть из них погибла в бою и в начавшемся вместе с оным пожаре. Сама Гвеневра успела организовать верных ей людей, чтобы устроить кровавую бойню прямо в столице. Сражение, оказавшееся генеральным, получило название Танец Грифонов. Вскоре пришло известие, что попытка покушения на короля так же провалилась и её муж погиб.
✤ Гвеневра сдалась и благодаря локальности конфликта удалось скрыть её роль в гражданской войне.
✤ Избежав наказания, находится и по сей день в своей обители.

× × ×

Life's but a walking shadow, a poor player,
That struts and frets his hour upon the stage,
And then is heard no more. It is a tale
Told by an idiot, full of sound and fury,
Signifying nothing.

Нет в мире места более одинокого, чем разум Гвеневры ле Монфор. В Ледяных горах Сньорланда и то веселей.
У неё нет ни дневника, ни конфиданта. Никто на самом деле её лично не знает.
Все знают её фасад - персону, которую она скрупулезно создавала всю жизнь. Герцогу Бертраму - любимая младшая дочка, любознательная, талантливая, как две капли воды похожая на мать. Старшей сестре - надежная, понятливая и исполнительная соучастница в интригах и протеже. Супругу - верная и рассудительная жена, сыну - строгая, далекая мать.

Отец её герцог Бертрам своим титулом распоряжался откровенно бездарно. Он относился к венцу как к чему-то само собой разумеющемуся - он видел себя не больше, чем наместником короля на небольшом клочке земли. Не было за всю его жизнь ни одного решения, которое он принял бы без оглядки на корону.
И с тех пор, как Гвеневра научилась думать, такое положение вещей её по-настоящему оскорбляло. Отец её не был совсем уж некомпетентным правителем; он не провоцировал вассалов, не занимался самодурством, вёл приличный образ жизни, а на придворных мероприятиях и вовсе порой блистал, но в глазах Гвеневры союз Эстталии и Бертрама представлял из себя неравный брак. И сердце её обливалось кровью за невесту-Эстталию, чьей красоты и самоценности её супруг-герцог в упор не видел, вместо это оценив её как "приемлемо".

Однажды своими мыслями на этот счет одиннадцатилетняя Гвеневра поделилась с Авророй. Та погладила её по щеке и насмешливо посоветовала больше времени проводить на свежем воздухе. Отчасти совет этот был к месту. Душа Гвеневры с ранних лет тяготеет к книгам, а мысленный взор обращен в прошлое.

Магические способности её проклюнулись в одиннадцать, и неизвестно точно, что послужило тому катализатором. Гвеневра находилась в свите своего отца во время охоты, когда кувшин с водой в её руках покрылся инеем, а содержимое превратилось в лёд. Когда отец отправил девочку учиться в Ксафию, при его дворе да в корчмах крестьянских долго пересуды ходили - знать перебирала старые легенды, а мужики с бабами обменивались сплетнями и фольклором, опутавшим Артуанский лес.

Теоретическую часть обучения Гвен щелкала как орешки, набросившись на ксафийскую библиотеку, как беглый каторжник на румяную девчонку. Большая часть прочитанного выветрилась к настоящему моменту у неё из головы, но то было время, когда просыпалась её любознательность и формировалась система взглядов. Она сама составила себе график чтения на весь период обучения, чтобы вовремя изучить приоритетную литературу и успеть захватить как можно больше трудов из общей секции библиотеки - книг, не имевших отношения к магическому искусству. Практическая же часть выжала её досуха - одна из немногих вещей в жизни, которые дались ей с трудом. Гвеневра даже устраивала истерики, когда очередная тренировка заканчивалась неудачей, но перспектива утерять магический дар навсегда настолько её пугала, что она запретила себе опускать руки. И так расстаралась, что чуть не подорвала своё здоровье и была досрочно отправлена домой в ранге подмастерья. Ранга мастера она будет добиваться еще больше десяти лет.

Прибыв к королевскому двору в шестнадцать лет, она без особого удивления обнаружила, что местная знать смотрит на неё сверху вниз, и причина тому была ровно одна - её родина. Её любимая Эстталия, хозяйка её сердца, которая никогда не покидала её мыслей, которая так разительно отличалась от любой другой земли Адрариа, выбивалась из общего узора королевства, как криво вырезанный фрагмент витража. К эсттальской знати в общем и к самой себе в частности Гвеневра всегда чувствовала при королевском дворе несколько предвзятое отношение, словно могучие великаны насмешливо смотрят на карликовый самобытный народец, не воспринимая его всерьез. Край грифонов - не грозный сосед Сньорланд со своим драконьим культом, а деревня в глазах короны. Что-то, что нужно перекроить, перестроить, перемолоть и использовать. Юная Гвеневра, чаще остававшаяся в тени, слушает, как буднично и между делом королевская знать упоминает в разговорах Эстталию и Анттилию, где-то в перерывах между кулуарными сплетнями и шифрованным обсуждением собственных планов, и признаёт, что её родина (ни много ни мало вся её идентичность) - всего лишь страница в чьей-то учётной книге. Много лет спустя, даже после неудачного мятежа, Гвеневра догадывается, что правда не имеет для неё большого значения. Она уверена в своей правоте.

При дворе короля Бастиана Гвеневра находилась в качестве фрейлины королевы Элис. В теплых отношениях с Её Светлостью не состояла, но именно здесь из подающей надежды девочки превратилась в придворную даму: утонченную, хитрую, искушенную. Знающую, когда и что говорить, когда промолчать, как вести себя со знатью со всех концов Востшира, как ковать связи и плести свою собственную сеть, и, наконец, как подбирать к людям подходящие ключи. К этикету отнеслась также, как к любой другой науке - схватила теорию и оттачивала практикой. Она легко заводила друзей, в свите королевы Элис со всеми умудрялась оставаться в теплых отношениях и обнаружила, что сверстницы сами к ней тяготеют, словно бы на лбу у неё написано "доверься мне".

С мужчинами при дворе было тяжелее: те видели в ней девицу на выданье, не более. С женихами у Гвен всегда разговор был короткий - достаточно было бросить достаточно красноречивый взгляд и удалиться, чтобы пресечь любые попытки заполучить её в жены. Влюбчивостью она никогда не страдала; бывали и эпизоды, когда отказывала она не с легкой душой, порой задаваясь вопросом, как повернется её жизнь, если вместо привычного "Не стоит, милорд" она позволит чьему-то рослому и лучезарному сыну взять себя за руку и увести подальше от чужих глаз. Её опыт при дворе гласил, что такие прогулки никогда не заканчиваются ничем хорошим. Они заканчиваются сплетнями, скандалами, проблемами, обвинениями и попорченной репутацией. Уже тогда она знала, что всё это ей ни к чему.

Положение её в обществе было и остаётся источником её бесконечной боли. Младшая дочь, которой на роду написано быть выданной за какого-то мелкого графа и рожать ему наследников в его тесном замке. Пустая трата талантов. Несмотря на это, отношения её с её старшей сестрой Авророй - наверное, самое близкое к полноценной дружбе из всего, что у неё было. Сестра заменила ей мать и пользовалась её уважением... Но не доверием. Доверие между ними всю жизнь было односторонним.

Мечта Гвеневры - её настоящий первенец. Дитя, которое она вынашивала несколько лет, находясь при дворе, и которой разродилась в первый же вечер по возвращении домой в Эстталию. В честь её возвращения Бертрам раскошелился на пир, и ночь та стала для неё судьбоносной. Она помнит, как не смогла уснуть до самого утра в своих покоях.
Сперва Ксафия, затем Па-де-Кале - почти десять лет путешествий и тоски по родной земле, десять лет сновидений о залитых мягким солнечным светом холмах и запахе полевых трав рано утром, древние народные песни, которыми пульсировало её сердце все эти годы. Всё это стагнирует, исчезает. Умирают старые деревни, задушенные налогами, зарастают травой когда-то живые любимые дороги. Бертрам говорил о том, чтобы снести уже к черту древние руины у подножия Великих гор и построить "нормальное" поле для турниров, чтобы принимать королей и красоваться перед соседними герцогами.
Как плакала она тогда, лежа без сна. Перебирала в уме годы вдали от родины и задавалась вопросом, зачем всё это, зачем всё это было нужно, если руки её связаны.
Зажглась тогда на западе одинокая звезда в небе. Чуть не касалась вершины младшей из Великих гор. И Гвеневра запретила себе верить в предопределенность, рухнули стены в её разуме, лопнули оковы - нет на земле этого графа, и замка тесного нет, и законов наследования нет, ничего нет, кроме того, что сама она для себя отстроит. Что сама своими руками и вылепит.

Свергнуть отца недостаточно. Так решила она сразу. Занять его место недостаточно. Продолжить род - недостаточно. Приди она к власти в Эстталии, и старания её пойдут прахом через пару поколений, когда её внук или правнук вырастет в очередного Бертрама; нет, нужно отстроить фундамент. Нужно защитить эту землю от любых владык, которым безразлична её судьба. Отныне и впредь.

Как ненавидела она себя, когда мастерски играла на чувствах отца. Герцог никудышный, отец - чудесный. Конечно, милая, выдадим тебя за того, за кого сама захочешь. Лишь бы ты была счастлива. Пожалуйста, только не плачь больше.
Она целовала отца в щеки и чуть ли не вприпрыжку уходила к себе.
И давилась слезами.

Гвледиг - не худший муж из всех, кто мог ей достаться. Она не рассматривала в мужья никого, кроме того, кто займет в будущем титул герцога Анттилии, и с Гвледигом ей повезло. Любви между ними не случилось; на тот момент она уже сомневалась, что способна кого-то полюбить. Она оценила его как товар, как дареного коня. Приложила к нему свой мысленный трафарет и удовлетворенно заключила, что это далеко не худший вариант. Учтивый, воспитанный и может иметь детей - ей большего и не нужно было.
Зато вот с её стороны всё оказалось не так гладко. Магия, которой она старательно не давала угаснуть и которую прилежно практиковала по расписанию, всё-таки аукнулась на её здоровье. Они больше года не могли завести ребёнка, и это истощало её нервы, до того, что на какое-то время в её руках поселилась дрожь. Она уже вывела план о том, как приютить подкидыша и сделать его своим наследником, смирилась, отмучилась - и забеременела. Когда на свет появился Галахад, Гвен было сказано, что других детей у неё больше не будет.

Тем не менее, матерью она стала далекой. Галахаду наняли кормилицу, нянек, гувернантов - Гвен больше общалась с ними, чем с родным сыном. Лишь иногда сажала его себе на колени, но боялась долго смотреть ему в глаза. Чего боялась больше - что полюбит его, или же наоборот, - и сама не знает. Всю свою жизнь он обращается к ней на "Вы".

Потекли годы; отец Гвледига был предан земле, и ночью после поминального пира Гвен агрессивно не давала мужу покоя. Боялась, что если остановится, то её разорвёт от слёз, и муж просто не поймет такой яркой тоски по покойному, и тогда правда всплывет наружу. Недолго после Гвеневра отбыла вместе с сестрой в Асхор. Под глазами у неё пролегли тёмные круги, которые она старательно маскировала всем, что попадалось под руку. Словно бы разделилась на двух разных людей - одна заводила правильных друзей и вела с ними правильные разговоры, шла строго по плану, а вторая вела долгие переговоры с совестью.

Убийство. Обман. Бесчестие. Ложь, вереница, паутина, океан лжи. Г Р Е Х. Бедный Гвледиг, он раздавлен. Убийца. Змея в траве. Враг.
Путь у неё только один. Не будет никакого фундамента и никакого будущего, если всякий раз, когда отнимает она чью-то жизнь, она позволит себе вот так рассыпаться. У неё нет на это права, нет на это времени. Нет на это ни денег, ни ресурсов. Тысячу лет спустя станут Эстталия и Анттилия сносками в летописях, сносками в пару строчек, дескать "были такие земли, да забыты уже давно" - и всё потому, что она трусит, потому что сил ей не хватило. Потому что чистота своих рук и совести ей важнее были, чем родина.

Нет ничего важнее родины.

И не было больше слез. Даже тогда, когда она оставалась наедине с собой.
Что-то отмирало в ней потихоньку всякий раз, когда в костёр её большого плана летелеа очередная жизнь. Но Гвеневра научилась этого не замечать.

Ей удавалось оставаться незаметной.
Нужно было распространить нужные настроения в том или ином краю Востшира - эти речи рождались в чужих легких и были рассказаны чужим голосом, не её. Умирал где-то новорожденный наследник, неугодный Эстталии и Анттилии - умирал от чужих рук, не её. Шпионы передавали доносы через несколько рукопожатий, и никакие следы никогда не вели к Гвеневре. Мир знал её как красавицу-жену герцога анттильского, не больше и не меньше. Исключение составлял разве что совет Анттилии - ни одно заседание не проходило без её присутствия, и советники герцога быстро научились воспринимать их как единое целое. Ни одно заседание не начиналось до тех пор, пока Гвеневра не войдет в зал.

Незадолго до того, как королева Сибилла впала в опалу, отец Гвеневры выкинул неожиданный номер.
Он решил, что у него есть сын.
Она знала Теовальда, а еще лучше его знала Аврора. Граф Правонна находился у Гвеневры на относительно хорошем счету и не входил ни в один "черный список" из сотни тех, что она мысленно вела в своей голове; к сожалению, она догадывалась, что его непонятное происхождение рано или поздно сыграет злую шутку. Неизвестные величины такого рода она презирала всей душой.
Одно дело - бастард, рожденный от неизвестной женщины. Другое дело - бастард, рожденный от неизвестного отца. Отцовская любовь? Да не будьте дураками. Герцогу давно уже нездоровится.
Сначала у Бертрама "помутнился рассудок". А потом он слег в постель и не вставал с неё до конца своих дней. Когда в Сен-Лу объявили о немощи герцога и вступлении в права регента Авроры ле Монфор, Гвеневра находилась на охоте в Артуанском лесу и охотничьим ножом забивала насмерть косулю. Два десятка ножевых ударов попортили красивую шкуру, но животное так и не освежевали - она сгорела дотла в магическом огне.

Слёзы, которые она пролила у постели своего отца, были искренними. Наверное, это было самое искреннее, что она делала за всю свою жизнь.

История королевы Сибиллы еще на заре своей дала Гвеневре понять, что она всё ещё на верном пути. Действия Тристана она расценила как проявление тирании, а Сибиллу - как аллегорию всех тех земель, что входят в состав Адрариа. Эстталия, Анттилия, да любое герцогство возьми - все они вот такие сибиллы, ограбленные, использованные женщины, брошенные к ногам короля на его милость. Сегодня он обвиняет супругу в государственной измене, а завтра решит, что на месте такого-то герцогства должно быть что-то другое. Но это всё сантименты; Гвеневра не сказала бы даже сама себе, что судьба Сибиллы настолько её задела. Кому-то трагедия, кому-то плацдарм.

Тристан, при всей своей красочной репутации, противник не из легких. Гвеневра расценивала его как импульсивного и малопредсказуемого человека, и заключила, что для будущего мятежа было бы выгоднее, если бы его место занимал кто-то другой. Регент при наследнике, например; она понимала, что двух попыток у неё не будет, и действовать нужно быстро. К покушению на него Гвен, естественно, тоже приложила руку. Естественно, не свою собственную; опасаясь, что что-то может пойти не так, она посвятила в заговор и Гвледига, вовсе не собираясь избавляться и от него тоже. Или?..

Непросто, всё-таки, жить с человеком, рядом с которым нужно носить маску даже в постели.

988 год отнял у неё и мужа, и любимую сестру. Когда войска верных Авроре вассалов Эстталии уже были собраны и готовы идти с войной на юг, мятеж погиб в зародыше стараниями Теовальда - пока горел эсттальский дворец, анттильские войска вступили в бой с рыцарями ордена Святого Граана, а отдельные отряды варварски вырезали чужеземную знать чуть ли не во сне. Наутро, когда уляжется пепел и мятеж издаст последний вздох, всё произошедшее смешается с кровью, и никто так и не узнает ни о том, что план "А" принадлежал Гвеневре с самого начала, ни о том, что был и план "Б", он же старая добрая этническая чистка.

И вот, спустя реки пролитой крови, сотни бессонных ночей, спустя все эти жертвы - её жертвы!, - на престоле её родной Эстталии сидит Теовальд-почти-ле Монфор. Сидит на троне её отца, регентствует над её первым и последним сыном. Пользуется доверием короля. Собирается жениться на его дочери. И похоже, думает, что всё у него получится.
× × ×

Пробный пост

саундтрек
- Зачем тебе он?
Эйвор за ним следит убитыми глазами, красными, будто солью изъеденными. Она не понимает, о чем он ей толкует. Его речи для неё шифр, загадка, полоумный бред, бессвязный, для неё всё иначе - проще было бы, если бы разозлился на неё, если бы сорвался, если бы как Даг с обвинениями на неё напал, если бы отрекся от неё, если бы предательницей назвал, так нет. О Рандви говорит, причем так, будто нет ревности в нем, нет гнева на Эйвор, будто не хочет он руки ей отрубить и сам на хольмганг за женщину вызывать - будто бы и впрямь не Сигурд. Сигурд своё не отпускает, он так просто не прощает.
Выбирать - Эйвор никогда не сможет. Эйвор никогда не захочет. Да и не нужно это. Можно не выбирать, можно. Обеим им он дорог, обе они - Эйвор надеется, - дороги ему тоже.
- Затем, что ты брат мой, - говорит она уперто, головой качает, взгляд спрятав. Потом и лицо прячет в ладонях, от его загадок уставшая, от этих игр, и в тот момент как никогда остра её по нему нужда, воет та прореха, которую он всегда в ней закрывал. Она снова сирота будто бы. - Затем, что ты дорог мне. Затем, что я хочу, чтобы ты был счастлив. Посмотри на меня, - просит об этом и тут же сожалеет, взгляд страшный, пустой, в нем ни слова не отражается, в нем нет ничего, в нем глухота беспробудная. - О чем она говорила тебе, какой яд лила в твои уши? М? Кто ты сейчас? Бог, человек? Всеотец в теле смертном? Безымянный чужой какой-то бог? В ком ты прячешься сейчас? Кем ты должен стать, чтобы это пережить? - в её лице почти злоба горит, настолько оно похоже. - Кем бы ты ни был, я тебе скажу: мой брат переживет что угодно. Он духом силен, он телом силен. Он полмира объездил и народ свой через море перевез, смотри на меня, смотри, - она поднимается с земли и подается вперед, снова на корточки, опирается на валун, на котором он сидит, чуть ли не за ноги его хватается. - Его величие - оно здесь. В Рейвенсторпе, в людях этих. Здесь твой дом. Здесь ты нужен. Не только мне, всем нам. Не богом. Человеком.
Она как всегда на него смотрит - снизу вверх, ждет не то ответа, не то наказания, хоть чего-нибудь. Он на неё чужими глазами смотрит.
— А если скажу, что есть выход его вернуть?
Эйвор слушает, слушает, а у неё лицо падает. Падают брови, напряженное выражение лица сдувается будто бы - парус, когда ветер стих. К горлу ком подступает. Он бы лучше ей в лицо плюнул. Ей прямо по сердцу полоснуло.
- Ты безумен, - только и сказала. - Нет никакой другой Эйвор.
Встала и ушла.

Долго думала потом над этим - вспоминала, как плевок в лицо. До чего довела она его, эта ведьма, что она с ним сделала, как изуродовала, что у него язык повернулся такое сказать.
Она не подозревала, как будет тяжело. Что до этого дойдет. Когда они плыли сюда, когда покидали Норвегию, когда она сидела в драккаре за спиной у него и только-только увидела впервые берега Англии на горизонте - она понятия не имела, что их ждет. Что ждет их связь нерушимую, эти узы между ними, насколько они прогниют, насколько прохудятся, боги...
Она мужчинам в лицо плевала и за меньшее. Кто другой заговорил бы с ней так - уже лежал бы мертвый лицом в дерьме, у неё с наглецами разговор короткий. Услышать такое от брата, от ярла своего, от человека, за которого она сотню раз подряд умереть готова с легкостью - невыносимо. Сигурд, который ей людей своих вверил, который руку ей на плечи клал и смотрел на неё как на равную, Сигурд, которого она знает лучше, чем кого бы то ни было, тот, за кем она в Хелльхайм поплывет без лишних раздумий - сказал ей такое. Словами низложил её до чего-то... Очень простого и низкого.
– Я мог бы возыметь тебя. Не сейчас, так тогда в прошлом – и жена моя Эйвор, детей мне подарившая, раскрывшаяся словно цветок нежный – она бы подобного со мной не выдержала.
- Где наши дети?
- Жена его с детьми ждет, той Эйвор он потребен...
Где наши дети, где, где, где.
Эйвор тоже часто сидит у воды теперь, то с Басимом, то с Рандви, то одна. То с пустыми руками, то топор свой точит, то кожу свиную на коленке растянет и чернилами узоры на ней выводит. Руки занять хоть чем-то.
Где наши дети.
Когда он женился на Рандви, Эйвор быстро успокоилась. Быстро повзрослела. Ей было, чем голову занять - местью своей горела, по-другому взглянула на жизнь, направила страсть свою в другое русло. Сигурд мысли её занимал день и ночь тогда, уж больше десяти лет прошло с тех пор - днем как воевода её, как побратим, как семья её самая близкая и единственная, ночами - как мужчина. Она тягу свою бешеную пыталась утолить Вили Хеммингсоном, потом во вкус вошла - на поле ратном всё это выместила, да и устала однажды мучиться. Устала, смирилась, забыла. Когда Сигурд ей глаза мозолил и сетчатку жег одним своим видом, когда поняла она, что устала тосковать по нему, отмучилась - и тогда покой наконец обрела. "Никогда не будет он моим, да и что теперь. Что теперь." Ей и так достаточно. Ей и со стороны нормально. Она - больше, чем сумма её страстей. Она человек со своей волей собственной, больше, чем просто девка влюбленная. Она пережила это.
И он своё сейчас - переживёт.
Но оскорбил он её глубоко. Задел там, где никто никогда её не касался, задел то, что она закопала в себе так глубоко, что и сама забыла. Нашел это в ней, самоцвет пыльный, в руки взял и харкнул на него изо всех сил.

Она часто к Валке приходит. Чаще у неё ночует, чем в длинном доме. Порой всю ночь напролет валяется под грибами - там Один Мёд поэзии ворует у йотуна Суттунга. Глупый Один, клятвопреступник.
Видения тяжелые, в них боли почти столько же, сколько у Эйвор внутри. Рагнарёк близится, времени всё меньше.
- От чего бежишь сюда, к нему? - спрашивает Валка, свечи зажигая.
Эйвор сидит, локтями о колени, смотрит слепыми глазами перед собой, туда, где полоска лунного света тянется по полу. Сил в ней нет.
- Можешь сварить мне отвар, чтобы я увидела Хелльхейм? - спрашивает она хриплым низким голосом, не глядя на Валку. - Или Нифльхейм. Или Гиннунгагап. Я не знаю. Не знаю... Куда мне надо.
Я не знаю, где мне его искать.
- Это всего лишь видения, ты же знаешь, - нараспев говорит Валка, присаживается рядом. - Ты видишь то, что внутри тебя. Толкуешь так, как я тебя научила.
Она гладит Эйвор по плечу, растирает затекшие связки. Та молчит, смотрит в одну точку.
Вьется клубами дым. Потрескивает огонь в очаге. С улицы слышно кукушку.
- Я постоянно, день и ночь, - начинает Эйвор монотонно, и рукой, на манер Рандви, ползет по груди вверх к собственному горлу, сжимая. - Думаю о том, что с ним было. Не хочу спрашивать, не буду, не стану. Но как нужно замучить человека, чтобы он вот так разбился... Чтобы рассудок его настолько пошатнулся. Почему не хочет быть Сигурдом больше, почему зовется кем-то другим. Почему видятся ему какие-то другие жизни...
- А ты его послушай, - говорит негромко Валка, загривок ей массирует. - Он сам тебе расскажет. Он тоже хочет рассказать. Он сам к тебе тянется.
- Ничего подобного, - отвечает Эйвор машинально.
- Да-да. Он с тобой по своему говорит. Позволь ему это. Дай ему проговориться. Кровь когда заражают, помнишь ведь, что делать? Выпустить её надо, отравленную. Чтобы вся вышла, а чистая осталась. Раны-то его затягиваются, а вот то, что здесь, - вёльва двумя пальцами касается Эйвор виска. - Здесь другое дело.

Дала она ему уже проговориться - ещё один такой разговор, и она забудет, зачем искала его, зачем скучает по нему до сих пор. Оскорбление горит в памяти, опаляет всю вокруг, узы их плавятся на этом огне. Будто он заразу какую-то с собой принес, будто бы семя мыслей подобных в её сторону в него вбросила Фулке.
У Эйвор свои методы есть, противоположные.
Сигурд часто теперь у Валки. Всё также больно на него смотреть. С виду зрелище безобидное - полоумный вёльве помогает, травки собирает для неё, помогает по хозяйству.
Как тралл.
Как местный дурак.
Который только на это и годится.
Эйвор на него смотрит - и не может не видеть в нем воина, которым он был. Которым он для неё и остается. Она слышит его умиротворенное тихое мычание, когда Валка с ним разговаривает, а в памяти гремит его командирский голос, такой, который кому хочешь в сердце попадет и не прохмахнется. Там, где-то внутри этого мужичка, заточен её брат, будто в темнице. Тот, которого она помнит и любит. Который рвется к ней, домой к себе. Наружу.
- Давай я тебе помогу, - она приближается к нему, когда замечает, как он пытается одной рукой и лукошко нести, и травы в него складывать. Бескровной, холодной, плохо гнущейся своей рукой она забирает у него корзинку и смотрит на него - указаний ждет. - Веди. Ты будешь собирать, а я буду нести.
Заулыбался он, в глазах - серьезность. И повел её за собой.
Она вспоминала, как они детьми по лесу Форнбурга бегали, охотились. Белок да зайцев отстреливали на спор. Также, как и тогда, он бежит впереди на ногах своих длинных, Эйвор - поспевает за ним. Сигурд весь в дело погружен. Когда смотрит на неё, Эйвор замечает: сначала на живот её взгляд бросает, потом на лицо. Она старается этого не замечать. Зачем-то заставляет себя забыть, как тогда по голове его гладила, бредившего, к животу своему прижимала щекой.
Главное - список Валки. Он отвлекается. То на мох засмотрится, то на деревья пялится. Греет лицо на солнышке, всё ещё вспоминает, каково это, воздухом свежим дышать.
- Сигурд, смотри, - в её голосе притворный восторг. Ей скоро тридцать, ему будто бы десять. У неё глаза светятся, когда она смотрит на куст чертополоха под своими ногами. - Мы ведь это ищем!
Он кивает в ответ, взгляд озаряется. Подскакивает, садится на корточки, аккуратно одной рукой срывает у самого корня, протягивает ей - в корзинку. Выпрямляется рядом с ней, и вдруг...
Вдруг у него взгляд будто осознанный, взрослый.
Эйвор ему в глаза смотрит. Ртом улыбается успокаивающе, будто не замечает ничего. В глазах у неё паника и боль, там что-то очень страшное. Натягивается улыбка.
- Смотри, там ещё, - она отводит взгляд непонятно куда, навскидку рукой куда-то тычет, а он не ведётся. Он ближе подступает. И на живот ей свою единственную руку кладет.
Опять. Опять это наваждение. Опять он где-то не здесь, опять в чаще заблудился. Пальцы руки своей разводит в стороны, ладонь растопырена. Эйвор не замечает, как пятится - спиной о дерево. Брат над ней склоняется, дергается его обрубок, будто руку отрубленную поднять пытается. Потом левой по краю челюсти её скользит, кончиками пальцев. Убирает прядь ей за ухо, носом воздух втягивает, запах её. Он очень близко.
Ты заблудился. Ты снова куда-то забрел.
Эйвор тоже воздуха в грудь набирает - ей дышать нечем. Рука её вверх взмывает, ложатся пальцы на его запястье. Она нежно, очень ласково, руку его от лица своего убирает - не гонит, не срывается, не плюется в него. Мягко от себя отваживает. Берет его за руку, ладонь в ладонь - а вот взгляд свой прячет. И выныривает у него из-за плеча, ускользает.
- Идем, - она к нему лицом поворачивается, держит его за руку и ведет за собой, идет спиной вперед. - У Валки список большой, у нас работы много. Идем.

× × ×
► Желаемый сюжет: завершить великую многоходовку либо поехать кукухой окончательно
► Завещание: найти на неё неожиданный компромат, бросить в темницу, обнародовать все её преступления и оставить в истории как безумную герцогиню, чье имя проклято, а судьба очернила Эстталию и Анттилию на поколения вперед